Как русские научились воевать: К годовщине начала Великой Отечественной
Писатель и журналист Алексей Тимофеев был знаком со многими знаменитыми фронтовиками (такими, как разведчик Виктор Леонов, дважды Герой Советского Союза; писатель Юрий Бондарев; ас-истребитель Федор Архипенко; академик Сергей Батышев, Герой Советского Союза, комбат — «покоритель высот»). Много общался с семьями Александра Покрышкина, Главного маршала авиации Александра Голованова, Главного маршала артиллерии Николая Воронова.
Серия очерков об этих людях составила книгу «Как русские научились воевать» (2020), где представлены живые воспоминания о первых днях войны. С этой темы мы и начали беседу с ее автором накануне 80-летия начала Великой Отечественной войны.
Подпишитесь на новости «ПолитНавигатор» в ТамТам, Яндекс.Дзен, Telegram, Одноклассниках, Вконтакте, каналы YouTube, TikTok и Viber.
«ПолитНавигатор»: Алексей Викторович, сквозной вопрос в вашей книге: как русский воин сумел перейти от науки отступать — к науке побеждать? Один из ее героев, священник Петр Бахтин, в молодости прошел военный путь от солдата до командира минометной батареи. «Под Волховом ходил на штыковой бой. Немцы штыка не выдерживали. А потом поняли, что мы научились воевать…».
Алексей Тимофеев: Есть такое свидетельство о начале войны — история, рассказанная мне Героем Советского Союза Федором Федоровичем Архипенко.
Он был оперативным дежурным по аэродрому под Ковелем утром 1941 года. И в первые же минуты войны аэродром подвергся внезапным бомбежкам. Архипенко был там единственным офицером, когда произошли первые два налета. Ему тогда всего 19 лет было.
Он с юности был волевым и решительным человеком. Но всё-таки во время первых бомбежек было страшно. Уничтожался аэродром, гибли люди, самолеты. И вдруг в первой половине дня на аэродром прилетает генерал Иван Лакеев, заместитель командира дивизии, Герой Советского Союза еще за войну в Испании. И Архипенко рассказывает, как был поражен его поведением. Генерал был в полной форме, со всеми своими наградами, совершенно невозмутимо отдавал приказания, не прятался от летящих осколков. И как будто самого Архипенко это зарядило каким-то бесстрашием, энергией и волей. И этого генерала, его пример он вспоминал всю свою жизнь.
Это напоминает эпизод с героем Роберта Дюваля в «Апокалипсисе сегодня» Копполы: «Люблю запах напалма поутру». Но там подполковник Килгор сохраняет невозмутимость на фоне вертолетной атаки, которую проводят свои. А генерал-майор Лакеев проявляет хладнокровие под вражеской бомбежкой. Мне кажется, напрасно мимо этого эпизода и этой фигуры прошло советское и российское кино. Могло быть посильнее, чем подполковник Килгор у Копполы.
Как показывает начало войны, в нашем народе всегда находятся вот такие лидеры, которые вопреки этой (может, и всеобщей) растерянности, панике, сохраняют холодную голову, берут ответственность на себя и в итоге переламывают ход событий.
В какой-то решающий момент нужны такие демонстративные поступки. Почему генерал Лакеев не прятался от осколков? Потому что он хотел внушить уверенность, показать, что надо драться — несмотря ни на что.
Какие еще примеры проявления подобных качеств упоминаются в рассказах о первых днях войны?
Вот что мне рассказывал комбат и комполка, Герой Советского Союза Сергей Яковлевич Батышев. В 41-м году он был всего лишь сержантом. Встретил войну в Белоруссии.
Он говорил: «Когда на нас пошли танки и автоматчики, бойцов охватила паника. В руках одна винтовка. И были бутылки с зажигательной смесью. Разве это реальное противотанковое средство? Нужна артиллерия, нужны согласованные действия. И часть бойцов просто побежала. Но командир полка, участник предшествующих боев и конфликтов довоенных, взял ситуацию в свои руки, показал пример. Бутылкой с зажигательной смесью был подожжен танк. Остановлены побежавшие бойцы. И в результате солдаты обрели уверенность».
Среди героев книги есть командиры-самородки. Тот же педагог Батышев, ставший комбатом — покорителем неприступных высот, говорит о своем талантливом командире Леониде Колобове.
Это он упоминает командира дивизии, который выделял таких людей как он. Колобов присматривался к командирам рот, к своим офицерам, проводил учения на макетах, проверял сообразительность, уровень образования. И выдвигал смело командиров рот, батальонов.
Но тот же Батышев подчеркивает, что не все комдивы у нас были такими.
Колобов знал иностранные языки, закончил военную академию. К началу войны ему было 34 года. Тоже, видимо, обладал смелостью, независимостью. После войны маршалом не стал. Такие люди часто говорят правду в глаза. В мирное время командование перестает любить таких. А когда нужно решать военные задачи в кратчайшие сроки, в условиях максимального риска — другое дело.
И Батышев, и Колобов — уроженцы русских сел, из крестьянской среды. Крестьянство оказалось очень элитным слоем России.
А где мы сейчас будем черпать самородков? Хотя есть примеры. Вот мы в нашей газете «Столетие» готовим материал ко дню рождения Героя России Александра Прохоренко. Напомню, он был передовым авиационным наводчиком в Сирии. После недели пребывания в тылу противника, когда его окружили боевики, вызвал огонь на себя и погиб в лучших традициях Великой Отечественной войны. Я о нем читаю: он рос в оренбургской глубинке. Видимо, в школе преподаватель хороший попался. У Александра был настрой: «Хочу стать героем». И стал.
Ваши собеседники и герои книги часто анализируют причины первых поражений в Великой Отечественной, говорят и о предпосылках коренного перелома.
Ключевая мысль, которую я провожу и в книге о Покрышкине, и в этой книге очерков о других ветеранах войны: есть большая качественная разница между армией мирного времени и армией военного времени. Потому что, в первую очередь, это кадры, это люди.
В армии мирного времени, чтоб достичь каких-то постов командирских, часто нужны другие качества. Нужно уметь иногда и угодить начальству, и красиво промаршировать.
А вот когда наступает война — в этих экстремальных условиях нужны уже другие качества: самостоятельность, решимость в отстаивании своей точки зрения, умение иногда отойти от тактики довоенных лет, предложить новые военные приемы именно на поле боя.
Такие люди в мирное время зачастую весьма неудобны, тем более — в армии с ее обязательной дисциплиной. И люди с таким характерами в мирное время часто остаются не востребованными. И даже, наоборот, за проявления решительности, независимости перед начальством иногда претерпевают и какие-то гонения. А вот в экстремальной военной ситуации многие командиры мирного времени не могут проявить этой решительности. Конечно, большинство потом преодолевает себя. Но нужны какие-то лидеры, вожаки. Они только в военное время начинают проявлять себя. И зачастую они быстро делают в военных условиях карьеру, занимают соответствующие посты.
Вот Рокоссовский — всего-навсего генерал-майор к началу войны, а потом он становится маршалом к 1944 году. В решающих операциях именно его полководческий гений проявился особенно ярко.
А те, кто зачастую казались выдающимися полководцами, как, например, командующий нашим Западным округом Павлов, или командующий Киевским округом Кирпонос, — не справились с этими экстремальными условиями. Тот же Рокоссовский, когда попал в штаб Кирпоноса в Киеве, поговорив с ним и увидев его растерянность, понял, что этот человек, может, и герой был до войны, но на уровне командующего фронта он к бремени своих обязанностей в военное время просто не готов.
Поэтому я постоянно подчеркиваю примеры качественного отличия армии мирного времени от армии военного времени. И мне кажется, что эта мысль в нашей военной литературе почти не прослеживается. Я ее пытаюсь заострить. Она особо чувствуется в воспоминаниях генерала Александра Горбатова, одного из лучших наших командармов. И в некоторых других военных мемуарах это можно найти. Но почему-то наши военные историки на это не обращают внимания. Они говорят о количестве самолетов, танков, о репрессиях в годы войны. А вот об этом не говорят.
Еще один важнейший момент. Германская армия к началу войны сохранила свои исторические традиции, особенно Первой мировой войны. Наиболее проявившиеся в годы Первой мировой командиры среднего звена были все в рядах вермахта. У них был сильнейший состав унтер-офицеров, которые на поле боя играли решающую роль.
К началу Великой Отечественной немецкая армия уже два года вела боевые действия. И там уже произошло усвоение военного опыта.
Каким образом это происходило?
Например, Геринг, командующий люфтваффе, после войны в Испании искал способы, как перестроить тактику для новых самолетов, новых условий боевых действий в воздухе. А он, при всем его нацизме, был асом Первой мировой войны. И для того, чтобы сформировать новую тактику истребительной авиации, он не созывал какую-то комиссию из старых полковников, генералов, штабных работников, а пригласил к себе самого результативного летчика испанской войны капитана Вернера Мельдерса (ему было 25 или 26 лет). И поручил составить тактику истребительной авиации в современных условиях.
Мельдерс эту инструкцию составил. Немцы начали летать парами вместо троек, был обозначены соответствующие дистанции огня, подготовка летчиков была отработана до мелочей и т. п.
Поэтому они наших били первое время.
А что наши противопоставили военному опыту Мельдерса?
\Можно сказать, двойник Мельдерса в нашей истребительной авиации — это Александр Иванович Покрышкин. Они родились практически в один день, в марте 1913 года. Но Мельдерс в 1941 году был уже генералом и командующим эскадрой. Это больше нашей истребительной авиадивизии, это больше ста «мессершмиттов».
А Покрышкин был старшим лейтенантом, командиром звена. Он лишь к 1943 году разработал собственную тактику, пройдя тяжелейшую школу боев.
И потом эту тактику уже использовали в штабе наших ВВС, начали распространять по другим фронтам. И это было время, когда произошел перелом в войне.
В вашей книге приводятся слова летчика Архипенко: «Кто победил в воздушной войне?.. В основном молодежь, ребята примерно 1920—1923 годов рождения. Кто постарше, довоенные сорокалетние командиры эскадрилий, семейные люди, если по-честному сказать — любыми путями избегали опасных заданий. От старшего поколения пилотов, участвовавших ранее в боях, мы, молодежь, увы, ничего не получили». Это касалось только его опыта, и он обобщает? Или это действительно общая картина?
Это абсолютно верное обобщение.
Но у того же Покрышкина — другой возраст.
Да, ему в 43-м было 30 лет. Покрышкин среди наших асов был практически исключением. Это вызвано было еще и тем, что он поначалу по ошибке попал в училище авиатехников, а потом его не отпускали в летное. И только в 25 лет, перед войной, ему удалось пробиться в летное училище, Качинское.
Подавляющая часть летчиков-героев, особенно в истребительной авиации, где нужна мгновенная реакция, нужно переносить перегрузки, постоянный предельный риск, — это 20-25 летние ребята. Я изучал документы гвардейского полка Покрышкина (больше ста человек), там указан возраст, партийность, национальный состав.
А что с национальным составом?
В составе полка были представители многих национальностей Советского Союза. Но смотрим летный состав, 33 человека. Тридцать человек — русские, два — украинцы, один белорус. И это была показательная картина для всех летчиков-истребителей. На таких экстремальных участках, как правило, были наши русские ребята (к которым я отношу всех 33).
В главе об асе-истребителе Архипенко поднята тема подсчетов, статистики сбитых самолетов. И там дается объяснение немецких «рекордов», начиная от системы подсчетов и заканчивая их моделью поведения в воздушном бою…
«У них фиксировалось попадание в наш самолет по фотокинопулемету. Есть попадание на пленке, считается победа. А сбит он или нет — неизвестно. А у нас засчитывали только в том случае, когда сбитый подтвердят наземные войска или партизаны».
«Мы же были воспитаны так, что если «мессер» атакует наш бомбардировщик, то надо его спасти любой ценой, хоть голову свою подставить. А немец — эгоист, своя жизнь ему была дороже, атаковал с выгодной ему позиции с тем, чтобы потом удрать».
Ну, даже Бисмарк говорил, что врать нужно в двух случаях: перед выборами и на войне. 1944 год, у немцев фронты трещат по швам — верхушка третьего рейха понимает, что ситуация уже просто катастрофическая. И в это время начинаются такие реляции, что Хартманн, немецкий ас номер один, начинает просто пачками сбивать наши самолеты. Подводники немецкие начинают пачками топить вражеские суда. И я согласен с версией одного историка, что это была уже пропагандистская война. Немцы этими победными реляциями старались повысить боевой дух. Немецкая статистика однозначно лживая. Ее нужно делить вдвое или втрое.
Вот, в частности, я привожу в книге такой характерный пример. Когда еще в 1940 году шла воздушная битва за Англию, немцы имели о ней (в отличие от наших гигантских просторов) точную информацию: сколько у противника самолетов, сколько их производится в день. И поэтому Канарис, начальник абвера, сравнивал донесения Геринга о сбитых английских самолетах и эти данные разведки о том, сколько у англичан самолетов. И потихоньку получилось так, что английских самолетов в небе уже остаться не должно, потому что они все сбиты уже, по донесениям Геринга. А война только закипала с неослабевающей силой, и англичане отстояли свое воздушное пространство. Но, по донесениям Геринга, этих самолетов уже нет, они ушли в минусе. И Канарис доложил об этом. И победные реляции Геринга перестали сверкать прежним блеском.
И точно так же немцы врали везде. Это было частью пропагандистской войны. И, к сожалению, это остается частью психологической войны и сейчас.
Вот опять нам внушают — 352 самолета сбил Хартманн. Да не сбивал он столько самолетов! Хотя, если учитывать его летную одаренность, его квалификацию (немцы два года готовили своих пилотов), учитывать эту тактику воздушной охоты (из-за облаков, со стороны солнца сбить, причем не самого сильного, а самого слабого, и поскорее скрыться), то он мог сбить 100 или даже 150 самолетов. При таких условиях мог. Но чтобы массово немецкие асы сбивали по 100-200! С кем бы я ни говорил из наших героев-истребителей, они в это не верили.
Какие доводы приводили наши асы против немецкой статистики?
маленький штрих. Он не вошел в мои книги (нет у меня документального подтверждения).
Я беседовал с ветеранами на юбилее Георгия Артуровича Баевского, Героя Советского Союза, летчика-аса, моего старшего друга. Это был 2001 год. Были там и Архипенко, и еще ряд героев — поздравляли юбиляра с 80-летием. И рядом со мной сидел Герой Советского Союза Александр Александрович Щербаков, сын известного партийного деятеля Щербакова, умершего в 1945 году. Он немного повоевал. А после войны прославился как летчик-испытатель в смертельно опасных испытаниях на штопор (за что и получил звание Героя).
Щербаков с Баевским исследовали немецкую статистику, не соглашались, опровергали в публикациях. Я поинтересовался: «Александр Александрович, в вашей одной статье написано, что Хартманн, будучи уже в лагерях, в плену, говорил, что он два раза в воздушных боях, зная, что перед ним Покрышкин, не стал вступать в поединок. Откуда у вас эта информация? В статье вы ни на что не сослались».
Он рассказал, что когда еще сотрудничал с журналом «Крылья Родины», им пришло письмо от заслуженного юриста, который участвовал в суде над Хартманном. Немецкого аса осудили у нас на 25 лет за ущерб, нанесенный советскому государству. Хартманн вел себя достаточно открыто. Он сказал: «Да, я признаю силу советских истребителей. Я был сбит неоднократно в боях с ними. Могу сказать, что, зная дважды, что передо мной Покрышкин, я в этот бой вступать не стал».
Теория Хартманна: чем ты больше собьешь, тем лучше, но с асами не обязательно вступать в тяжелейшие бои, тратить силы, рискуя погибнуть…
Вот моя книга о Покрышкине выложена сейчас на множестве сайтов. И там есть глава «Сталинские соколы против экспертов люфтваффе». Это всё я написал более двадцати лет назад, и сейчас только укрепился в тех своих рассуждениях, анализе, сравнении наших и немецких асов. Там кратко, но по всем основным пунктам говорится об этой статистике.
В главе об Архипенко вы пишете: «Немецким асам предоставлялось право «свободной охоты», не скованной другими приказами и заданиями. Для советских истребителей главным было прикрытие наземных войск, сопровождение своих и атаки чужих бомбардировщиков. Вот данные из наградного листа Архипенко: из 467 боевых вылетов он совершил на штурмовку — 35, разведку — 28, прикрытие — 247, сопровождение — 125. А на «свободную охоту» — всего 32!».
У нас был полки, которым давали возможность свободной охоты. Набирали асов. Наверное, надо было побольше делать таких частей, которые могли бы участвовать в свободной охоте, выбирать момент атаки, маршрут атаки. Летчики-асы могли это делать сами. И, наверное, сбили бы больше.
В книге есть очерки о пяти кавалерах орденах Славы. Там говорится, что у всех пятерых герое были хорошие семьи, а четверо из них проработали всю жизнь на одном месте. Среднеарифметический либерал сказал бы, что это свидетельство серости, что они эти люди были винтиками в системе. А с точки зрения здорового традиционалиста, это пример абсолютной последовательности, порядочности, цельности.
Пятый из них, Николай Сазонович Булычев, бывший артиллерист, кстати, тоже всю жизнь проработал в МИДе, был послом. Меня поразила эта корневая, кондовая часть русского народа. Это настоящие богатыри, очень положительные люди, труженики, семьянины. Это центровая часть русского народа, которую наша литературная классика, к сожалению, просмотрела.
Эта встреча была в 1995 году. Я не выбирал собеседников специально. Мне дали навскидку несколько телефонов. До некоторых я не дозвонился. А с пятью встретился, пообщался. Кавалеры ордена Славы очень откровенно говорили, рассказывали всё как было. Они отнеслись ко мне даже с душевной теплотой, потому что в то время не шибко-то их расспрашивали: никому в 95-м они были не нужны, по сути. Поэтому они меня как родного встретили.
Давайте поговорим Викторе Леонове, легендарном командире 181-го особого разведывательного отряда Северного флота. Читатель вашей книги завидует автору, общавшемуся со знаменитым разведчиком: это как если бы встретиться и запросто побеседовать с Ахиллом, Патроклом, Одиссеем.
Виктор Николаевич Леонов — это титан просто. Рядом с ним Отто Скорцени бледнеет. Их на Западе так и сравнивают. Портреты Леонова висят на базах американского морского спецназа. Они пытаются что-то взять из его опыта. И кто у нас знает его? Да никто!
Я случайно узнал о его смерти. В 2004 году мне звонит наш общий с ним знакомый, полковник Петр Михайлович Дунаев (он тоже герой моей книги), говорит: «Алексей, шел по улице, нагнулся завязать шнурок. Смотрю: газета ростокинская районная (он тоже жил в Свиблово, рядом с ВДНХ): портрет Леонова». Поднял газету — она прошлогодняя. Оказывается, Леонов умер еще в прошлом году. И мы узнали об этом из районной газеты на тротуаре. По телевизору — никаких сообщений о том, что умер национальный герой. Вот что такое наша пропаганда и прочие наши СМИ…
В рассказах Виктора Леонова о легендарном рейде на мыс Крестовый в ноябре 1944 года есть потрясающий эпизод. В самый критический момент, когда по разведчикам уже ведется огонь из пулеметов и артиллерийских орудий, богатырь Иван Лысенко, чемпион по борьбе, вырвал рельсовую крестовину, на которой крепилась колючая проволока, и поднял на плечи. Герой проложил проход разведгруппе ценой жизни: в него попало больше двадцати пуль. Благодаря Ивану Лысенко, разведчики с минимальными потерями захватили вражеские орудия и вели из них огонь по немцам.
Это символ леоновского отряда: «за други своя». Немцы не понимали этого. Ну не было у них такого. Раненого выносить — это всем погибнуть. И пленный немец говорит: надо было этого раненого ликвидировать, зачем же всем умирать из-за одного. А Леонов рассказывает: «Мы чуть не погибли на мысе Могильный, потому что несли с собой тяжело раненого в обе ноги офицера, лейтенанта Шелавина. Я знаю: если сейчас бросить, дальше уже у каждого будет в голове мысль: офицера бросили — так и меня бросят».
Сам погибай, а товарища выручай, — это суворовский принцип, который не понимают ни немцы, ни турки.
Подвиги леоновским разведотрядом совершались фантастические, с первых лет войны. Но первую Звезду Героя Леонов получил только в конце 1944 года за уничтожение стратегически важного опорного пункта немцев на мысе Крестовый.
У нас вообще очень скромно награждали, особенно в первые два-три года войны. Дунаев мне рассказывал (а он изучал архивные документы), что было двадцать тысяч представлений на звание Героя Советского Союза. А присвоили десять тысяч с небольшим. Практически каждое второе не прошло. А он говорит: «Да почти всем надо было давать». Поскупились. Боялись политработники: а вдруг не тому дадим.
Тот же ас Архипенко что-то не то сказал политработнику. Он разгоряченный после боя из кабины вылезает, а этот дурак к нему: «А почему так мало сбили?» Архипенко отвечает: «А ты садись сам и полети». И еще что-то из неформальной лексики… И таких примеров много. Из-за этого тоже придерживали награждения.
Как говорил комбат Батышев: вершины горы достигает не только сокол, но и уж. И вот часто эти ужи начинают учить соколов, как им летать.
Леонову дали Героя только тогда, когда уже нельзя было не давать.
В каждой главе книги есть какие-то прикладные правила из науки воевать. В том числе и от спецназовца Леонова. Например, он рассказывает о психологических нюансах в той ситуации, когда оказался с глазу на глаз с врагом, не успев достать оружие. Леонов смотрит немцу в глаза и улыбается…
Это ситуация, когда уже не было времени на выстрел. На Леонова уже наведен ствол. Ты идешь по тропе, из-за этого валуна выходит немец в маскхалате и на тебя направляет свой автомат. Тут хвататься за свой пистолет уже бесполезно. Если сделать какое-то обманное движение, он выстрелит, попадет. Леонов говорит: «Я улыбался». А немец пару секунд будет думать: почему ты улыбнулся? Он сразу уже не выстрелит. «А мне трех секунд хватало, чтоб использовать свои какие-то возможности». Может, ногой в лоб просто дать в прыжке.
Это, конечно, специальная подготовка и самообладание. Это не каждый человек сможет. Леонов говорил: «Нужно посмотреть в глаза твоему противнику. И от этого взгляда зависит, кто из вас победит». Но этот тезис конечно в полной мере может понять тот, кто сам был в такой ситуации. Идет энергия обмена от этих глаз. И кто-то сникает, а кто-то понимает, что сейчас он победит в этом поединке. Это тяжелые вещи, страшные.
В спецназ всегда проводится тщательный отбор. Нужна мотивация. Спрашиваешь у Леонова: как удавалось в тылу врага достигать цели в невероятных условиях. Он отвечал: «Ненависть клокотала».
Хорошее военное кино — редкость и исключение. Но почему на материале о разведчике Леонове до сих пор нет художественного фильма? Условия Севера отпугивают кинематографистов? Так Леонов свои подвиги совершал и на Дальнем Востоке. Например, в порту Вонсан 140 леоновских «черных дьяволов» пленили японский гарнизон в 3500 бойцов.
Не снимают — и слава Богу. Вот про Покрышкина или про Леонова если снимут — это будет мерзость, я уверен. Хорошо, что эти мерзавцы, которые снимают сейчас российское кино, не добрались до этих героев. Это нужно снимать чистыми руками, с пониманием того, что ты делаешь.
Я специально не смотрел фильм о Девятаеве, чтоб себя не травмировать. Я когда-то посмотрел сериал «Истребители», начало. Дурачков каких-то показывают, истребителей. А это элита нации, умнейшие, талантливые люди.
Девятаев обнимается с другом в немецкой форме и в таком духе. Хотя Девятаев пишет в книге воспоминаний, как лично дал по морде морячку-предателю, который в лагере немцам помогал.
Старые советские фильмы ты смотришь — конечно, чувствуется, что они в каких-то рамках сняты: что-то можно было, чего-то нельзя. Но это живые люди, живые ситуации. Хорошее кино смотришь, как документальный фильм. А сейчас — это мультфильмы какие-то или клипы. Ведь по идее сейчас есть технические возможности хорошо снять реальный бой, а не вот эти «мультфильмы».
Слава Богу, что эти грязные руки не прикоснулись к таким героям, как Леонов или Покрышкин.
Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.
Спасибо!
Теперь редакторы в курсе.